«Страх, боль и путь к храму». Как Акинфеев пережил тяжелый период карьеры
Книга «Игорь Акинфеев. Автобиография самого преданного футболиста в истории мирового футбола» выйдет 6 ноября в издательстве «Бомбора».
В своем телеграм-канале легендарный вратарь московского ЦСКА и сборной России Игорь Акинфеев рассказал, что отправной точкой при написании автобиографии стала простая, но давно зревшая мысль — разобраться в себе и систематизировать все события и воспоминания.
Он также поделился, что задуманное переросло в историю, которой он искренне хочет поделиться с читателями.
Акинфеев подчеркнул откровенность книги: «Это не «напоказ», тут все искренне и по-настоящему — все, как было». Он затронул темы трудностей, одиночества, моментов, ради которых стоит жить, своей семьи и команды, без которой он, по его словам, «никто».
Игорь Акинфеев — легенда ЦСКА и российского футбола. Свою карьеру он начал в академии армейцев в возрасте четырех лет, а в 2003 году совершил дебют в основном составе.
В период с 2004 по 2018 год Акинфеев был незаменимым вратарем сборной России, отыграв за национальную команду 111 матчей. После домашнего Чемпионата мира он объявил о завершении карьеры в сборной.
В его активе — бронзовая медаль Евро-2008, шесть чемпионских титулов России и победа в Кубке УЕФА 2005 года. Акинфеев также является рекордсменом по количеству побед в Суперкубке России, который он поднимал над головой восемь раз (2004, 2006, 2007, 2009, 2013, 2014, 2018 и 2025 годы).
«РБК Спорт» публикует отрывок из автобиографии, в котором он рассказывает о сложном периоде в карьере.
Трагическая страница в истории клуба — смерть Сергея Перхуна в 2001-м. Я тогда был еще подростком, но хорошо помню тот матч в Махачкале, в котором Сергей пошел «на выход» и столкнулся с нападающим. Мы всей командой ездили на его похороны в Днепропетровск; а еще через три месяца хоронили в Москве Садырина. Павел Федорович довольно долго болел, и гибель Сергея, как тогда говорили, окончательно его подкосила.
Все сильно в тот год переживали. Нам, молодым мальчишкам, психически было очень тяжело раз за разом носить венки на могилы. Хотя ощущения серьезности травмы Перхуна, когда она произошла, у нас не было. Всем сначала показалось, что случился просто неудачный удар головой — такие происходят с вратарями в футболе не так уж и редко.
Мы видели, как Сергей лежал, держась за голову, но оставался в сознании даже тогда, когда его увозили со стадиона. И только спустя какое-то время до всех стало доходить, насколько то столкновение оказалось страшным. Рассуждая философски, наверное, можно сказать, что риск получить несовместимую с жизнью травму входит в условия вратарской профессии. Точно так же, как профессиональные альпинисты знают, что могут навсегда остаться на вершине. Но опять же, это работа, которую ты для себя всегда выбираешь сам.
Трагедии происходят ведь не только на футбольном поле, и предусмотреть их все нереально. Можно поскользнуться в раздевалке на мокром полу, неудачно удариться головой. Насколько тебе не повезет в этом плане — дело случая. Когда у меня в 2011-м произошло столкновение с Веллитоном и он с размаха попал мне локтем в бок, у меня в месте удара образовался огромный синяк на половину спины. Если бы удар бразильца пришелся несколькими сантиметрами выше или ниже, мог случиться разрыв почки, селезенки, что-то еще. Просто в момент игры становится не то чтобы безразлично, чтó может с тобой произойти, но ты не видишь этой опасности, не чувствуешь страха. Думаешь только о том, чтобы отбить мяч.
Первая моя серьезная травма произошла в 2007-м. Всего столь серьезных повреждений за всю мою карьеру случилось два, причем они были абсолютно идентичными. Наверное, для вратаря это все-таки перебор, потому что голкипер по роду своей деятельности не та фигура, которая особо должна опасаться за собственные колени. Прыгаешь-то большей частью руками вперед, соответственно, под удар первым делом попадает верхняя часть тела — голова, плечи.
Знаю, что «кресты» рвал бельгиец Тибо Куртуа и пропустил из-за этой травмы девять месяцев; такая же травма была у француза Грегори Купе, причем этому вратарю на момент травмы исполнилось уже 35 лет. Все предрекали ему конец карьеры, не веря, что человек восстановится, но Купе сумел.
Но вот чтобы вратарь дважды полностью разорвал крестообразные связки на одной и той же ноге и продолжал после этого играть на высоком уровне, таких случаев я просто не припомню.
Первый раз я травмировался в матче с «Ростовом» в мае 2007-го. Сыграл «на выходе» кулаками и приземлился на прямую ногу. Почувствовал, как колено куда-то ушло, однако в ту же секунду встало обратно. Какой-то совсем уж сильной боли не было. Но я попытался встать на ноги — и не смог. Первой моей мыслью тогда было: «Вот и все…»
С нами в том сезоне работал очень хороший врач, Олег Николаевич Ипатенко. Помню, летим после матча на Як-42 из Ростова-на-Дону в Москву, у меня колено, что называется, больше головы, чем-то замотано, лед… Весь тренерский штаб команды традиционно сидел в первом салоне, и в какой-то момент меня туда позвали. Газзаев стал интересоваться, как я себя чувствую. Пока я думал, что ему отвечать, подошел Ипатенко: «Да нормально все, Георгич, укольчик сделаем — будет играть». И ведь я тут же ему поверил!
Мы вместе поехали в Москве в клинику, сделали МРТ, и уже там выяснилось, что коленные связки у меня полностью разорваны и, естественно, никакого быстрого восстановления не получится. Через четыре или пять дней я полетел в Регенсбург, где практиковал один из крупнейших в Европе специалистов по травмам колена Хайнц-Юрген Айхорн.
<...> До этого мне вообще не приходилось оказываться на операционном столе, поэтому я чувствовал себя несколько не в своей тарелке, ложась на каталку. Мысли-то самые разные: когда вернусь, в каком состоянии, как себя потом поведет нога, которая уже столько времени совсем меня не слушается?
Но когда проснулся и отошел от наркоза, доктор сказал, что все прошло очень хорошо и что можно не переживать: в 22 года такие операции при правильном восстановлении проходят без следа для здоровья — это он мне гарантирует.
<...> Реабилитация, собственно, началась сразу после того, как была проведена операция. Уже на следующий день врачи извлекли из сустава лимфодренажную трубку, через которую уходила лишняя жидкость, сказали, какие упражнения можно начинать делать, чтобы разрабатывать сустав, — нога-то вообще не гнулась.
<...> Каждый день на протяжении полутора месяцев я просыпался в семь утра, получал от врачей длинный список с перечнем занятий и процедур и до шести вечера перемещался из кабинета в кабинет с небольшим перерывом на то, чтобы перекусить.
<...> От момента травмы до начала полноценных тренировок в составе ЦСКА прошло пять с половиной месяцев. А еще через пару недель я вышел на свой первый матч.
Этот матч, как сейчас помню, проходил в Краснодаре. Была уже глубокая осень, конец чемпионата страны, нам оставалось провести всего две игры — с «Кубанью» и «Рубином». Валерий Георгиевич сразу сказал, что клубу позарез надо выиграть в чемпионате бронзу, поэтому я должен встать в ворота.
Мне, честно говоря, было страшновато: кто мог знать, как все сложится после такого долгого перерыва? Все это я попытался осторожненько озвучить Газзаеву, но никакие мои доводы он не принял в расчет, и на игру я вышел. Матч мы выиграли со счетом 1:0. В Казани на нашем счету тоже оказался единственный гол, и бронзовые медали были клубу обеспечены. Так что Валерий Георгиевич даже здесь сыграл в моей судьбе определенную роль, заставив преодолеть все внутренние страхи. Точнее, заставил просто-напросто позабыть о них.
«Моя работа — это агрессия. Я иду на войну. То, чем я занимаюсь, трудно назвать участием в футбольном матче»
— Рой Кин
Вторая травма случилась через четыре с половиной года — 28 августа 2011-го. Скажи мне кто заранее, что такое может произойти с точностью до деталей, наверное, не поверил бы.
Мы играли со «Спартаком» в 22-м туре чемпионата страны, и на 27-й ми- нуте на меня прыгнул Веллитон.
Бразилец и до этого любил провоцировать, причем не только меня, но и других вратарей. Но в тот раз все закончилось крайне неудачно: он ударил меня в воздухе локтем в бок, я сумел приземлиться на ноги, но почувствовал, что колено снова ушло.
Все это сопровождалось резкой, пронизывающей болью, которая шла даже не в колено, а куда-то в кость. Как же я тогда орал на Веллитона! Понятно, что это не лучший способ выяснять отношения, да и орал-то на самом деле сгоряча. Мне как-то нужно было выплеснуть все то, что творилось у меня внутри, — боль, ярость, отчаяние.
Первой мыслью было, что нога сломана. Но потом я начал трогать колено и понял, что оно себя ведет точно таким же образом, как при первой травме. На консультацию в Европейский медицинский центр меня повезли прямо со стадиона. МРТ показало полный разрыв не только крестообразных связок, но и мениска. И отек кости.
Дальше все пошло по уже знакомому для меня сценарию: неделю я ждал, когда Хайнц-Юрген Айхорн, который был в тот момент на каком-то медицинском симпозиуме в Европе, найдет для меня окошко в своем графике, и, как только сроки моего приезда были согласованы, полетел в уже знакомый мне Регенсбург.
Морально я был дико подавлен, но не потому, что сомневался в успехе операции. Еще по первому визиту знал, что Айхорн вытаскивал спортсменов даже после трех неудачных хирургических вмешательств, сделанных в других местах, — один такой, американский баскетболист, лежал в клинике как раз тогда, когда я сам попал туда в первый раз.
Просто в 2011-м я уже гораздо лучше понимал, через что мне снова придется проходить: реабилитационную шина, тренажеры, бесконечные процедуры, упражнения… Новую связку на замену поврежденной Айхорн выкроил из моих же сухожилий мышцы бедра чуть повыше колена и сразу предупредил, что она будет менее эластичной, чем та, что была использована при первой операции. Это означало, что растягивать связки и разрабатывать сам сустав придется гораздо более долго и мучительно, нежели это было при первой травме. Зато в Регенсбурге весь персонал клиники встречал меня уже как родного. Как домой я туда приехал.
Весь период восстановления занял шесть с половиной месяцев, но на поле первое время для меня был настоящий ад. Из-за сухожилия, которое пришлось вырезать из бедра, я не мог нормально бегать, мышцу постоянно тянуло, и любое усилие сопровождалось совершенно нестерпимой болью. Колено тоже постоянно давало себя знать из-за развивающихся в суставе изменений.
Позже врачи диагностировали артрит IV степени, а это — состояние, когда сустав постоянно ноет, стираются хрящи. По факту у тебя просто нет нормального колена. С утра, чтобы расходиться, я вынужден был долго разминать ногу, потом в обязательном порядке шел в зал. И так — каждый день. Но, как говорится, все в нашей жизни рано или поздно проходит.
В марте мы полетели в Мадрид играть с «Реалом» в 1/8 Лиги чемпионов, правда, в заявку меня решили не ставить. На поле я вышел в составе команды только месяц спустя — в матче с «Зенитом». Его мы проиграли, но я чувствовал, что полностью восстановил кондиции и готов играть с привычной нагрузкой.
Пока лечился, порой думал: можно ли вообще предотвратить в игре те или иные травмы? Наверное, все-таки нет. Как и нельзя избежать аварии, если едешь по своей полосе, не нарушая правил, а тебя внезапно припечатывает грузовик. Ну как, скажите, я мог что-то предотвратить в том же Ростове-на-Дону? Не делать «выход»? Пытаться отбить мяч каким-то другим образом и надеяться, что он не залетит в сетку? Это вообще не в моем характере — просчитывать на поле наименее опасные для себя варианты.
Да и потом я реально считаю: если судьбой что-то дано, человек должен через это проходить, как бы ни было больно, страшно или жалко себя. Не зря же говорят, что нам никогда не посылается тех испытаний, которые невозможно выдержать. Не знаю, кстати, сумел бы я вернуться на прежний уровень после первой травмы и тем более после второй, если бы играл не в ЦСКА.
В том, что касается каких-либо сторон футбольной профессии, в том числе травм и восстановления, в клубе все всегда было отлажено до нюансов: консультации ведущих специалистов мира, перелет бизнес-классом, отель, свой специалист, который сопровождает до клиники, постоянно находится рядом и следит, чтобы игрок ни в чем не нуждался.
Плюс — оплата всех расходов в отношении самой операции и восстановления, независимо от того, насколько продолжительным оно может оказаться. То есть ты постоянно чувствуешь, что тебя не бросят. Сам процесс тренировок стал после травм намного более сложным. До сих пор перед каждым из занятий, как и перед играми, я разминаюсь по полтора часа. Если на улице холодно, обязательно использую согревающие мази.
После нагрузок идет восстановление мышц — лед, ванны. Но это не сильно спасает, колено все равно продолжает болеть. Лишь я на самом деле знаю, какое количество работы проделываю только ради того, чтобы просто выходить на поле И понимаю, что в прежние времена подобные травмы, скорее всего, стали бы для футболиста приговором. По сравнению с теми годами, когда я только начинал играть, все сильно изменилось.
Наверное, во всех клубах премьер-лиги есть сейчас криосауны, ледяные ванны, всевозможные виды массажей, текар-терапия, магниты — все, о чем раньше можно было только мечтать. В тех же Ватутинках в начале 2000-х у нас для восстановления были только массаж и баня. Зашел, как следует разогрелся, затем прыгаешь в ледяную воду и сидишь там, погрузившись по самую шею. Кто-то сразу выскакивал, кому-то по 5–6 минут удавалось выдерживать. Холод ведь действительно помогает мышцам быстрее восстановиться. Пройдешь все эти процедуры и идешь дальше тренироваться.
По питанию мне тоже пришлось научиться себя ограничивать. Не есть какое-то тяжелое мясо вечером перед игрой, заменять его на отварную курицу или пасту. Безо всякого преувеличения могу сказать, что стал ощущать на себе каждый лишний килограмм: стоит даже незначительно поправиться — сразу возрастает нагрузка на сустав.
В обычный день или в отпуске, где не приходится бегать, не приходится падать, можно позволить себе любую еду, а вот перед игрой, чтобы чувствовать себя в полной боевой готовности, я должен быть легким.
Прежде чем осуждать кого-либо из игроков, возьми его ботинки и пройди его путь. Попробуй на вкус его слезы, почувствуй его боль. Наткнись на каждый камень, о который он споткнулся, справься с критикой, с недовольством болельщиков. И только после этого говори, что ты знаешь, как играть в футбол.
— Рафаэль Бенитес
После того как случилась первая травма и я после операции вернулся в Москву, в один из дней прямо на костылях поехал в Сергиев Посад — в Троице-Сергиеву лавру. Там в Успенском соборе хранятся мощи Сергия Радонежского, и я знал, что люди в особенно тяжелых для себя ситуациях едут в Сергиев Посад со всей страны в надежде на благословение. Вот и я в один из дней почувствовал какое-то неодолимое желание поехать именно в это святое место.
Первая служба в Успенском соборе начиналась около пяти утра, и большинство прихожан старались попасть именно на нее — считается, что эта утренняя молитва наиболее сильная. Соответственно, и мы приехали очень рано. Помню, ковыляю на своих костылях к храму, меня со всех сторон толка ют, обгоняют. Это же вообще в крови у многих людей — во что бы то ни стало оказаться в очереди первым.
Пока отстоял очередь, чтобы купить свечку, передо мной собралась целая толпа, жаждущая быстрее подойти к серебряной раке со святыми мощами. Я знал, что эту раку в соборе открывают крайне редко. И то — только во время больших служб и исключительно для священнослужителей. А тут вдруг в тот самый момент, когда я наконец дождался своей очереди, один из монахов прямо передо мной подошел к раке и приподнял крышку. Когда это увидели люди, которые уже направлялись к выходу, они всей толпой ломанулись было обратно, но им достаточно жестко перекрыли путь.
Помню, я наклонился к мощам и реально ощутил какую-то невероятную энергетическую силу, которая словно начала окутывать меня со всех сторон. Это реально воспринималось как какое-то чудо: я стоял — и больше всего не хотел из этого облака уходить. Удивительно было и то, что обычно монахи следят, чтобы никто слишком долго не задерживался у раки, не тормозил очередь. Я же стоял, не двигаясь, секунд тридцать, и никто не сказал мне ни единого слова. Словно замерло все вокруг.
Не сказать, что моя семья была совсем уж глубоко верующей, но нас с братом крестили, и помню, что мама постоянно напоминала: «Наденьте крестики». Отец крестик не носил, но со временем тоже начал ходить с мамой в церковь. Вера ведь такая вещь, о которой, как правило, многие вообще не задумываются, пока у них все хорошо. Но с возрастом, особенно в каких-то сложных жизненных ситуациях, ты начинаешь искать ответы на важные для себя вопросы. И как раз это нередко приводит людей в храм.
<...>Мне кажется, когда человек приходит к Богу, он получает ответы на очень многие свои вопросы. Взять тот же спорт. Кому-то может показаться, что стремление стать первым — это не что иное, как проявление гордыни. Я же смотрю на это иначе. Ты стараешься сделать свою работу лучше всех, и как раз христианские заповеди гласят, что в любой работе человеку всегда помогает Бог.
Если разобраться, все мы совершаем огромное количество ошибок как в профессии, так и в обычной жизни, бывает множество ситуаций, за которые впоследствии становится неловко перед самим собой, но все равно ведь в людях сохраняется вера в то, что в тяжелый момент обязательно кто-то поможет свыше. Вот я и иду с этой верой: что на футбольное поле, что вообще по жизни.
Никогда не был суеверным, не стремился цепляться за какие-то приметы или условности, типа положить в бутсы монетку, приклеить за ухо жвачку, как-то по-особенному зашнуроваться, начиная с ноги, хотя за годы выступлений у меня тоже выработались свои ритуалы. Никогда не любил и до сих пор не люблю слушать музыку перед игрой — предпочитаю ехать на стадион в тишине, хотя большинство футболистов садятся в автобус в наушниках и выбирают, как правило, тяжелые, агрессивные треки. Я же включаю радио только в машине, да и то негромко, фоном. Резкие звуки мешают мне собраться с мыслями, настроиться на матч.
Никогда не прошу у Господа чего-либо, кроме здоровья. Себе, своей семье, близким. Если Бог мне это здоровье даст, деньги я всегда заработаю. Это, можно сказать, ключевая позиция моей жизни, все остальное просто неважно.
В то же самое время я вижу определенный, как говорится, Божий промысел в том, что время от времени случаются какие-то неудачи. У меня более 20 титулов, и могло, наверное, быть и больше, но где-то свыше меня словно осадили — травмами, тем, что на протяжении многих лет ЦСКА оставался без чемпионства.
Можно было бы обидеться на судьбу, бесконечно терзать себя вопросом: «За что?» Но я считаю, что не нужно никого гневить, искать виноватых. Если что-то произошло, значит, именно так в моей жизни все и должно было случиться. Значит, в какой-то момент я не то чтобы чрезмерно задрал голову, но стал полагать, что могу все.
А вот идти в церковь на исповедь я пока не готов. Тоже много раз думал: по чему? Поступков, которые по жизни сильно бы меня угнетали, я в своей жизни не совершал, каяться мне, в общем-то, не в чем. Наверное, все дело в том, что в священниках, несмотря на их сан, я вижу точно таких же людей, как все мы. А вера, как мне кажется, подразумевает что-то другое, более глобальное. Во всяком случае, приходя со своими мыслями в церковь, я прихожу не к священнослужителям, а именно к Богу.